год 1925, месяц апрель
город Новый Орлеан
Айзек, Нувейра, Луграфомань,
part II
аще ни разу не конецВ макроскопической заверти мыслей и образов, как цветных лоскутков, как размазанных идей по плоскому стеклу мышления, время и пространство свернулись в правостороннюю воронку, сметая бытийность - условный стереотип, принятый для упрощения построения структуры. Бога нет. Бог есть любовь. Любовь или быстрая смерть – вот единственные способы избавления от страданий.
Айзек глубоко вдохнул. Воздух пустой, как стенка шкафа, не насытил легкие.
Пятимерное пространство без ограничителей направления, образы движутся одновременно вперед и назад, скалясь темнотой, разъедая мозг мучительными попытками понять. Хвосты цветных лент переплетает сильный ветер. Они тают.
Айзек понял, что спал и теперь просыпается. Разум его пробудился, но тело продолжало пребывать в дреме, носом в подушку, и потому дыхание не приносило облегчения. Тело его страдало. На темных веках изнутри плясали отпечатки галлюцинаций. образы без смысла, огненные брызги воспаленного мозга. Всепоглощающая головная боль. Сухота. Он попытался перевернуться хотя бы на бок, но осторожно, потому что плече его спит женщина, и ее нельзя тревожить.
Шевельнувшись, он не ощутил теплой тяжести на себе; зато рана в бедре взвыла протяжной болью. Айзек стиснул в зубах стон, расслабляя все мышцы от поясницы до колена, чтобы уберечь рану от любого касания. Память о произошедшем постепенно облекалась в понятную мозгу форму.
Он приподнялся над подушкой, осторожно повел головой в сторону, стараясь хоть что-то разглядеть сквозь щелки век. Рядом с диваном на тумбочке оказалась белая чашка с водой (пятно в серых сумерках), и Айзек выпил ее, искупав пальцы и вылив часть воды на себя. Стало чуточку легче.
Вернувшись, Нувейра растопила большую черную плиту, поставила запекаться петуха со специями (не пропадать же обезглавленной птице), замесила на столе имбирное тесто для хлеба, принесла воды (себе, скатиться после всей этой беготни), расчесала и собрала волосы в узел, перевязала платком, накрыла стол чистой тканью, взяла медную пластинку и стальную палочку-стилос в руки.
Сосредоточилась.
Ее муж, ее щит и опора, сам нуждается в защите, и она ему ее даст. Нувейра тщательно выдавила на податливой поверхности пластины веве Легбы.
Завернув бляшку в белую ткань, она убрала талисман в карман и занялась хлебом (с силой, как живое тело, размяла тесто, по локоть в муке, с полувнятной молитвой на губах), засунула его в духовой шкаф – а там и петух поспел.
От плиты веяло жаром и сочными запахами острой горячей пищи. Маленькая жизнь, комочек будущего внутри Нувейры требовал питания, и она поглаживала малышку (свой тугой живот), обещая через несколько минут, как только она завершит обряд и убедится, что папе ничто не грозит, они поедят вкусное мясо с овощами и свежим хлебом.
Она накрыла миску с птицей полотенцем, вылила из котла за плитой согретой воды и наскоро вымылась в дальнем углу кухни, стоя в большой бадье, оделась в чистое.
За время, ушедшее на уборку грязной воды, муки и перьев, испекся хлеб. Нувейра уложила в корзину горячий каравай, сверху завернутого в пергамент петуха, розы, выбежала на улицу. И обнаружила, что уже опустился вечер.
Айзек потянулся поставить чашку на место, промахнулся мимо края; уронил на ковер.
Остатки воды вытекли на тряпичный коврик и впитались темной лужицей. Айзек сжал губы. Чувствуя себя парализованным по пояс инвалидом (лучше бы парализованным), он подобрался вперед, спустился на пол на прямых, как жерди, руках, чтобы взять злосчастную чашку. В голове плавал болезненный студень, который бился неудобными углами от каждого движения, выбрасывая перед глазами снопы искр и звезд.
Боковым зрением он заметил в ровной полутьме комнаты шевеление, повернул голову. В кресле, завернувшись в собственные руки, спал Лу, неудобно, но крепко; теперь же возня Айзека его разбудила.
- Аааээээ, - зевнул Вьон, в последний момент прикрыв рот кулаком, - ты проснулся? Пить хочешь?
- Да.
- Сейчас, - Лу с урчанием выгнулся, растягивая затекшее тело, каждую мышцу, каждую косточку, встал. Но, вместо того, чтобы сразу пойти на кухню, он приподнял Айзека за подмышки и вернул на место.
- Я принесу. Полежи тут, никуда не бегай.
Айзек подложил под грудь согнутые локти. Мокрое пятно на майке высыхало и холодило кожу. Он помнил, на грани сна, или очень хотел помнить теплые руки своей женщины, усмиряющие боль, дарующие покой. Но он проснулся один.
- А где Нувейра? – крикнул он, поднявшись повыше.
- Заскучал? – Лу зажег, наконец, свет в комнате. Стеклянный графин с водой он поставил на тумбочку рядом с диваном, наполнил из него чашку. – Погоди, где-то у тебя я видел швабру. Мы с ней быстро выбьем дурь из твоих подкроватных монстров!
- Где Нувейра? – Айзек повернул торс так, чтобы видеть Вьона, но при этом не тревожить ноги.
- Она уехала домой по очень важному делу - снимать с тебя Страшное Проклятие. Вот закончит колдовать, и станешь ты самим собой – маленьким, толстенькми, лысым негром.
- Колдо-вать?
(шепот и пляска теней на потолке)
Лу смутился. Вроде как этот вопрос не входил в список неприкасаемых тем, и все же что-то в тоне Айзека его заставило осторожнее подбирать слова.
- Ну да. Знаешь, у нее бывают иногда эти приходы «вудумагии», - Лу пошевелил сложенными указательными и средними пальцами, - свечи, черепа, гадание по похлебке.. ээй?
( вдруг резко вонзило в руку иглу вдоль кости, так глубоко, что второй кончик тоже погрузился в плоть. )
Айзек поднял к глазам левую руку тыльной стороной вверх, внимательно изучил взглядом. На запястье остались синяки (от веревок, которыми его связывали); чуть ниже виднелась свежая маленькая ранка, круглая, с засохшей кровью. Айзек осторожно помял плоть вокруг – но никакого постороннего предмета не обнаружил.
-Пей
Белый, еще белее, он свел брови.
тьма оскалилась в довольной улыбке
Его лицо темнело, глаза наливались гневом. Водоворот размазанных образов внезапно остановился, и Айзек увидел картинку целиком; увидел себя и тех, что повелевали его телом ночью (он здесь). Память восстановилась, как по щелчку, разлив по жилам огонь ярости. Лу торопливо отошел на пару шагов: когда Айзек терял контроль над своим внутренним зверем, он шел по костям, разрушая все, что попадалось ему на пути, чужих и своих.
- Где. Нувейра, - прорычал он.
- Дома. Колдует. Обещала вер..
- Я ЗАПРЕТИЛ ЕЙ! – он дышал медленно и тяжело. – Запретил трогать эти все… - он с отвращением встряхнул кистью и сжал пальцы, но так и не нашел нужного слова.
- Ээк тебя.. ., - Лу отступил еще немного назад, радуясь, что Айзек лишен свободы движения. – Может, слушай, может, она и не за этим уехала, а ..ээ.. , - он быстро оглянулся на стол, где скопились днем принесенные машинисткой Асы гроссбухи, но не решился радовать зятя работой.
- А зачем?
Счастливая звезда Лу сверкнула, рассылая во все стороны лучи своей благодати: входная дверь открылась (распахнутая несильным ударом ноги, поскольку руки у женщины были заняты).
- Голодные мои, вы живы тут еще? – Нувейра старалась улыбаться. Им не нужно знать, как ей хочется упасть, как устали ее ноги, как хочется есть ее нерожденной малышке, как кружится голова и болит сердце за мужа (как хочется прижаться к его плечу и позволить ему самому решать). С облегчением Лу бросился ее встречать и, забрав из рук тяжелую корзину, принялся нахваливать, судя по запаху, печеную птицу.
Нувейра подошла к мужу, который, зажмурившись и сжимая по очереди все мышцы, старался побороть в себе желание накричать на нее, положила ладонь на его позвоночник между лопатками. От напряжения спина его была жесткой, как плита.
- Милый, - она отняла руку и снова положила, легко погладила вверх, до шеи, задержалась на коже кончиками пальцев - как ты..
- Я велел тебе бросить это, - он резко повернул к ней голову, не зрением, но осязанием, обонянием, памятью осознавая, что она рядом. – Мне казалось, мы договорились.
- Бросить что? – она мягко разминала его плечи, его лопатки, и он поддавался, расслабляясь, уже не умея сопротивляться ей.
- Я просил тебя выкинуть все эти твои… ведьмовские…
- Так и есть, - заминка в долю секунды, Нувейра давно решила для себя, что ему лучше не открывать всей правды.
- Тогда куда ты ездила?
- Сделать вам покушать, - она наклонилась, носом опустилась на его затылок. Айзек прикрыл глаза: он был готов поверить. – Ты выпьешь хотя бы чаю?
Мягкие ее губы трогали его голову, короткий ежик выбритого затылка и висков, от их касаний под кожей вспыхивали и разбегались теплые букеты искр. Айзек проурчал неразборчиво пару слов.
Нувейра мечтала на этом и остановиться, остаться рядом со своим белым мужем, говорить с ним, касаться его; но обряд требовал завершения, иначе напрасно был бы потерян весь день. Только после того, как розы оказались в вазе на столе, брат накормлен горячим, а Айзек выпил с ней чашку чая, приняв с ее губ несколько кусочков хлеба; после того, как медная бляшка была незаметно подсунута в его матрас под подушку; после того, как муж лег головой на ее колени, и руки ее успокоились на его плечах, - только после этого Нувейра смогла распустить тугой корсет необходимости, в который затянула себя с утра. Она расслабилась, убаюканная голосом брата, и почти сразу же уснула.
Ей снился некто с птичьей головой, он стоял за плечом ее Айзека и молчал.
*претензии, традиционно, принимаются*
@темы:
mordecaish,
крокодилы, вуду, джаzz