Фейге, чуть-чуть Вик двадцать лет спустя
та-самая-книгасоплеграфоманьНад аллеями все так же качали гривами роскошные сонные пальмы, и резная в щелку тень от их лап все так же скользила по асфальтовым пешеходным дорожкам. Деревня выросла и изменилась, не меняясь, словно под уверенной рукой ретушиста, играющего с резкостью и светотенью.
Невысокая, за счет сухой худобы совсем маленькая молодая женщина, загорелая до цвета Иерусалимского камня, остановилась в самом начале улицы, будто боялась переступить порог. Над головой ее шевелились от ветра легкие черные кудри, на острых плечах висела свободная светлая туника, через грудь лежал, сминаясь, ремень тканевой сумки с бахромой. Женщина согнула пальцы, будто хотела сжать кулаки, но на середине движения передумала. И сделала решительный первый шаг.
Она не стала узнавать в адресном столе, не сменила ли место жительства интересующая ее семья, не появилось ли вокруг их дома забора под напряжением или охраны с предписанием «не пропускать никого». Она объехала земной шар, почти не сворачивая с этой параллели, и снова вернулась; значит, для нее дверь должна открыться.
Должна.
Едва увидев, она узнала дом, поняла, что никуда они не съехали, никем посторонним, чужим, не осквернен сосуд чести и памяти, и сердце заколотилось так, что остальные звуки затерялись в его шуме. Большие, самую капельку по-семитски раскосые каре-зеленые глаза стали огромными от волнения. Она обеими руками вцепилась в ремень сумки на груди. Подумала о чем-то. Улыбнулась. Посветлела.
Ей долго никто не открывал, но у Фейге был целый долгий пустой день, чтобы дождаться хозяев, хоть даже на ступеньках аккуратно выметенного крыльца. В третий раз сняв палец с кнопки, она склонила голову к плечу и посмотрела назад, когда щелкнул замок.
Фейге резко обернулась, чересчур резко и покраснела до корней волос, забыв в воздухе отнятую от звонка руку, на что миловидная пожилая горничная, придерживая дверь, приподняла брови.
- Нам ничего не нужно.
- Я..а..мне… Здравствуйте, - Фейге мучительно вызывала в себе себя маленькую, наглую, непосредственную, себя прошлую, которая уже пять минут как сидела бы в гостиной на диване, по ту сторону порога. – Мое имя Фейге Эппштайн. Я хотела бы увидеть мистера Сейбла. Это.. – она не дала горничной, - у меня для него подарок! Он.., – он ведь еще жив, да? Скажите, что жив, он должен дожить, она очень спешила, она так торопилась, чтобы успеть!
- Что вы хотите? – сквозь выражение горничной стала проступать брезгливость. Ну конечно, мало ли фанаток каждый день приходят, чего-то хотят или приносят.
- Я .., – друг семьи? Слова высыпались из ее дырявой головы, их развеял теплый ветер. – Прошу, передайте. Я.., - она решилась, - я написала о нем книгу, как и обещала. И мне нужно его одобрение.
- Давайте, я передам, - снизошла горничная. Фейге достала из сумки аккуратно завернутую в папиросную бумагу тонкую книжку в мягкой обложке, совсем новую, открывающуюся туго, на половину страниц.
- Спасибо.
- До свидания.
- Я подожду, - Фейге махнула руками на ступени, - здесь. Это ничего, если долго. Я подожду.
- Как угодно, - дверь закрылась. Женщина втянула кисти рук в широкие рукава туники, собранные на завязки у запястий. Он хотя бы жив.
«…Мистер Сейбл - это папа принцессы. Он уже пожилой и очень милый, мы с ним любим одинаковые пирожные! Правда, иногда он почему-то очень нервничает, особенно когда мы встречаемся с дядей Роки. Но миссис Сейбл поит его валерианкой, и все заканчивается хорошо.
Миссис Сейбл очень строгая, я ее боюсь.»
Фейге опустилась на верхнюю ступеньку, спиной к двери, сложив на коленях прямые руки. Когда-то она писала такое, в первом, что ли, классе школы. Теперь пишет странные книги и рисует к ним не менее странные иллюстрации, бегает за солнцем, через океаны; будто его возможно поймать.
- Входите, - раздался сзади голос горничной, от которого Фейге вздрогнула.
Она его узнала, вытащила из памяти и наложила, как по дырочкам от иголки, на острые точки облика его лицо.
- Здравствуйте, мистер Сейбл.
- Здравствуй, - но как же, как же он стар! Режиссер повел рукой, указывая на диван рядом с собой.
- Я…, - Фейге повиновалась приглашению, - я написала о Вас. Это единственный экземпляр, я попросила больше не печатать. Если Вы не дадите своего одобрения, книга не пойдет в печать. А эта пусть останется у Вас? Я .. не умею по-другому говорить «спасибо».
А теперь не важно было, позволит он пускать в тираж ее детские воспоминания о нем или с возмущением запретит. Теперь - вот теперь - она догнала солнце.
@темы:
на-двоих,
задумчиво,
еврей и негативы,
ангст
-
-
19.01.2013 в 15:36По-моему, горничной после такого сделают очень строгий выговор...А почему горничной ни о чём не сказала хотя бы фамилия Хеллер? 0_0 Если даже она недавно работает.Да, я верю в счастливый брак Хаима и принцессы, а потому фамилию Хеллер в доме Сейблов все знать обязаны.Но какая славная Фейге
-
-
19.01.2013 в 15:39Но какая славная Фейге
вот, мне тоже нравится ^__^
*он ведь одобрит книгу? ребенок ведь не перенесет, если не одобрит, ребенок через полсвета летел, чтобы ему первому показать*
-
-
19.01.2013 в 15:44Но горничной точно будет выговор
Одобрит, конечно 0_0 Одобрит, угостит теми-самыми-пироженками и попросит остаться, чтобы погостить, потому что они очень по ней соскучились, вот.