ни о чем вообще
графоманьАсунсьон и ТьягоПлотным серым шлейфом тянулись мысли. О доме, о работе, о школе для Тьяго, о социальных карточках, обо всей налаженной, гладкой, устроенной жизни, стеклянном ровном желобе, по которому катилась она до недавнего времени – разбитом вдребезги полтора года назад, хоть поначалу ее и несло дальше по инерции, как будто ничего не происходило.
Полтора года назад Асунсьон встретила Марсиу - подбитую птицу, угли от костра – кадета летной академии со взглядом потерявшегося ветра. Он ходил по парку при академии с планшетом в руках и как будто пытался вспомнить, зачем он здесь (зачем спустился сюда). И если вокруг все было серым и землисто-зеленым, то Марсиу выглядел как-то по-особенному бесцветным, как будто цвет его выключили, или он вытек, выпарился через кожу и растворился в атмосфере. Серо-белый скетч, вырезанный из бумаги, которому автор даже не удосужился приклеить человеческую речь.
Она прошла бы мимо (все проходили), но ее остановил Тьяго - потянул за руку вниз и произнес, шепотом ужаса и благоговения:
- Мама, смотри: феникс.
Тогда она увидела то, что ускользало от прямого равнодушного взгляда и открывалось любопытному и свежему взгляду ребенка. Очевидное.
- Ну что ты, милый, фениксов не существует.
Их перебили в войну, а выживших загнали в вулканическую пустыню, и об этом ни в одном учебнике истории не написано, а только в сказках, что были такие птицы-оборотни и исчезли внезапно в один из дней. Но вот стоит в десяти шагах от нее живой, хоть и истощенный без неба феникс, смотрит в край скамейки, о который споткнулся, теребит край куртки.
- Что ты понимаешь, мама! – рассердился Тьяго и не сдвинулся с места, когда она попыталась пойти дальше. Тьяго смотрел на феникса, будто прикипел к нему взглядом и оторваться не мог.
- Милый, нам нужно идти, иначе опоздаем.
- Пусть опоздаем, - ответил он ворчливо, а глаза все больше разгорались. – Мама, это настоящий феникс. Давай подойдем?
Он перевел глаза на мать: в черных зрачках еще горели отражения чужого пламени. У Асунсьон была минутка на то, чтобы сбежать и не впутываться в эту историю, но она истекла, и теперь было уже поздно высматривать дорожку между деревьев парка.
- Давай. Но говорить будешь ты.
- Хорошо, - согласился маленький мужчина и пошел вперед, ведя ее за руку, чуть-чуть прикрывая плечом.
Асунсьон и МарсиуВ серой пыли жили мысли; воспоминания. Руки помнили рукояти штурвала, а ведь сквозь жесткие мозоли давно не чувствуют ничего. Ветер… в лицо. Откуда? Ведь пилот надежно защищен стеклом фонаря.
Тетрадь с конспектами исписана наполовину. Им дают основы материальной части, строение двигателей, строение гидравлических и пневмосистем, пароотводники. Механика, паровая механика, сопромат. Много, много других дисциплин. Марсиу вдруг почувствовал, что ему не нужно ничего из этого.
Им не читали ни истории, ни литературы, ни основ культуры и цивилизации – ничего из того, что было обязательным до войны. Полтора года это казалось Марсиу нормальным, а потом он встретил Асунсьон.
Она работала помощником фотографа, совмещая с этой пустяковой должностью обязанности секретаря, администратора и иногда журналиста. Хватало, чтобы прокормить себя и сына, но никак не чтобы удовлетворить – да что там, хотя бы успокоить! – свою гордость исследователя-историка.
Но у нее в доме были книги – довоенные рассохшиеся тома в тканевых и картонных переплетах, с нечитаемыми и просто отодранными корешками, некоторые такие старые, что печатались еще с тильдами и смешной диакритикой над гласными. Марсиу читал.
Почему им в Академии не дают историю?
Тысячи причин, тысячи доводов один разумнее другого.
Почему?
Первые несколько месяцев он приходил к ее книгами, и только потом поднял взгляд и увидел Асунсьон: но такую, какой она видела себя, какой бы он никогда не узнал ее, не прочтя все эти труды.
- Почему нам не говорят о том, что было? – спрашивал он, отняв страницу от усталых до рези глаз. Она секунду смотрела на скатерть и отвечала:
- А что было? На самом деле? Кто-нибудь знает?
Век бежал, век летел, людям требовались дома, теплостанции, транспорт. Продовольствие, детские сады, телефон, телеграф. Нужно было производить, не было времени сидеть над одной строчкой из забытого всеми поэта и думать, думать.
Другой же, сумрачный Адам мечтает
о смертоносной каменной луне,
где света сын без пламени сгорает*
- Кто это написал?
Она произносила имя, которое тут же ускользало из памяти.
- А ты такие тоже можешь написать?
- Такие – нет.
Он снова читал стихи.
Асунсьон приходила домой и готовила ужин на троих: рыжий просочился в их жизнь естественно и без малейшего стеснения. Она не заметила, как у него образовался свой ключ, как с этой птицей начал пропадать Тьяго – правда, пока только на стадионе и у забора учебной летной базы. Как в доме зазвучали слова тяжелые, скрежещущие и сверкающие: «смазка», «вираж», «альтиметр», тоже совершенно естественно. Марсиу ничего не понимал в теоретических науках, но с Тьяго они, толкая и вытягивая друг друга, как два потерявшихся приятеля при подъеме на очень крутой холм, как-то справлялись вместе.
_________
*Ф.Г.Лорка, "Адам"