Рагнарек
ХельПод сводами шепталась вода, спуская робкие поджатые капли в подземную реку, которая вытекала из темной глубины зала, огибала трон ухоженной узкой лентой и дальше шла вдоль стены, постепенно расширяясь до того потока, что многие новоприбывшие часто путали в тумане с морем.
Под сводами бликами тысяч лиц, отраженных в осколках тысяч зеркал плясали голоса, что сейчас звучали в восьми мирах. Хель слышала все.
Из ее пустых и зеленых, как сама темнота, глаз катились бесцветные слезы. Одна дорожка по синей разбухшей коже, другая по волокнам красного оголенного мяса, льнули к острой линии подбородка, капали на ключицы. Хель сглатывала плотный комок.
Несколько месяцев назад она отпустила Бальдра в истосковавшийся Митгард, и жители его упивались весной, радостью, любовью. Хель считала часы, как капли, срывающиеся с потолка, и ждала вот этого вот дня, когда услышит на самом краю ворчание младшего брата и лязг цепи, скованной из кошачьих шагов, куриных ногтей, женских бород. Видимо, из правдивых обещаний и сдержанных клятв тоже.
Тонкие цепочки, опутывающие мощные лапы Фенрира, вытершие серую шерсть до лысых проплешин, звенели едва слышно. Им осталось чуть-чуть. Чуть-чуть.
Кап-кап.
Хель не знала, не могла придумать, не хотела догадываться, что будет с ней, когда Лодур завершит свою битву – вёльва ничего не сказала. Бедняжка вёльва, должно быть, дрожит от страха и сырого ветра на своем утесе, ждет Лодура. Ждет свершения предначертанного. Поняла ли, что начертала его сама? Дурочка. Хель было жаль Бальдра – этот хоть был настолько незначительным звеном цепях, что вот-вот порвутся, и он сейчас гулял, заставляя солнце сиять: чтобы тем горше показалась тьма.
Хель было жаль Бальдра, и себя жаль во сто крат больше. Лодур кинул ей его, потому что сама она никогда бы не получила такого – она, ужасная великанша, такая огромная, что уже в юности пугала асов, и те спрятали ее в подземный Хельвхейм. Или нет? Или Лодур смеялся и над ней тоже, чтобы каждый день Хель смотрела на Бальдра и каждый день помнила, как она уродлива и отвратительна, чтобы каждый день в ней скапливалось все больше яда, и, когда настанет Битва, она в ярости выпустила бы его из себя и затопила землю.
Хель не любила Бальдра, он был слишком светел для повелительницы царства мертвых теней. Хель боялась Лодура, как мало кто боится в девяти мирах. Ей ведома была тяжесть его голоса, она поняла глубину его силы. Лодур способен не только Асгард низвергнуть в небытие, но и от всех миров Иггдрасиля оставить лишь легкую пыль. Она неосознанно мяла пальцами левое запястье, словно он только что его отпустил – запястье все еще ныло.
А остановить его дано маленькой асинье с горящим мудрой любовью сердцем. Хель не чувствовала к ней неприязни, как к мачехе, и охотно приняла просьбу Лодура спрятать Сигюн в Хельвхейме. Только бы она не ошиблась, только бы не позволила гневу захватить себя и пойти на стену, за мужем ли, против ли него, ослепленной наивной верой, что одно ее присутствие может удержать его от битвы. Только бы не последнее, тогда она снимет с его рук путы, что с таким трудом были завязаны, и миры познают страшное разрушение.
Хель не считала Нарви братом, и не собиралась участвовать в истребовании виры. Однако мальчик погиб безвинно и страшно, и асы в целом давно приводили ее в досаду. Хель не собиралась помогать Лодуру. По крайней мере, так, чтобы хоть кто-нибудь это заметил.