Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
Here's to a long life and a merry one. A quick death and an easy one A pretty girl and an honest one A cold beer - and another one! ~St. Patrick's Day Toast
Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
год 1925, месяц апрель город Новый Орлеан Айзек, Нувейра, Лу
графомань, part II аще ни разу не конецВ макроскопической заверти мыслей и образов, как цветных лоскутков, как размазанных идей по плоскому стеклу мышления, время и пространство свернулись в правостороннюю воронку, сметая бытийность - условный стереотип, принятый для упрощения построения структуры. Бога нет. Бог есть любовь. Любовь или быстрая смерть – вот единственные способы избавления от страданий. Айзек глубоко вдохнул. Воздух пустой, как стенка шкафа, не насытил легкие. Пятимерное пространство без ограничителей направления, образы движутся одновременно вперед и назад, скалясь темнотой, разъедая мозг мучительными попытками понять. Хвосты цветных лент переплетает сильный ветер. Они тают. Айзек понял, что спал и теперь просыпается. Разум его пробудился, но тело продолжало пребывать в дреме, носом в подушку, и потому дыхание не приносило облегчения. Тело его страдало. На темных веках изнутри плясали отпечатки галлюцинаций. образы без смысла, огненные брызги воспаленного мозга. Всепоглощающая головная боль. Сухота. Он попытался перевернуться хотя бы на бок, но осторожно, потому что плече его спит женщина, и ее нельзя тревожить. Шевельнувшись, он не ощутил теплой тяжести на себе; зато рана в бедре взвыла протяжной болью. Айзек стиснул в зубах стон, расслабляя все мышцы от поясницы до колена, чтобы уберечь рану от любого касания. Память о произошедшем постепенно облекалась в понятную мозгу форму. Он приподнялся над подушкой, осторожно повел головой в сторону, стараясь хоть что-то разглядеть сквозь щелки век. Рядом с диваном на тумбочке оказалась белая чашка с водой (пятно в серых сумерках), и Айзек выпил ее, искупав пальцы и вылив часть воды на себя. Стало чуточку легче.
Вернувшись, Нувейра растопила большую черную плиту, поставила запекаться петуха со специями (не пропадать же обезглавленной птице), замесила на столе имбирное тесто для хлеба, принесла воды (себе, скатиться после всей этой беготни), расчесала и собрала волосы в узел, перевязала платком, накрыла стол чистой тканью, взяла медную пластинку и стальную палочку-стилос в руки. Сосредоточилась. Ее муж, ее щит и опора, сам нуждается в защите, и она ему ее даст. Нувейра тщательно выдавила на податливой поверхности пластины веве Легбы. Завернув бляшку в белую ткань, она убрала талисман в карман и занялась хлебом (с силой, как живое тело, размяла тесто, по локоть в муке, с полувнятной молитвой на губах), засунула его в духовой шкаф – а там и петух поспел. От плиты веяло жаром и сочными запахами острой горячей пищи. Маленькая жизнь, комочек будущего внутри Нувейры требовал питания, и она поглаживала малышку (свой тугой живот), обещая через несколько минут, как только она завершит обряд и убедится, что папе ничто не грозит, они поедят вкусное мясо с овощами и свежим хлебом. Она накрыла миску с птицей полотенцем, вылила из котла за плитой согретой воды и наскоро вымылась в дальнем углу кухни, стоя в большой бадье, оделась в чистое. За время, ушедшее на уборку грязной воды, муки и перьев, испекся хлеб. Нувейра уложила в корзину горячий каравай, сверху завернутого в пергамент петуха, розы, выбежала на улицу. И обнаружила, что уже опустился вечер.
Айзек потянулся поставить чашку на место, промахнулся мимо края; уронил на ковер. Остатки воды вытекли на тряпичный коврик и впитались темной лужицей. Айзек сжал губы. Чувствуя себя парализованным по пояс инвалидом (лучше бы парализованным), он подобрался вперед, спустился на пол на прямых, как жерди, руках, чтобы взять злосчастную чашку. В голове плавал болезненный студень, который бился неудобными углами от каждого движения, выбрасывая перед глазами снопы искр и звезд. Боковым зрением он заметил в ровной полутьме комнаты шевеление, повернул голову. В кресле, завернувшись в собственные руки, спал Лу, неудобно, но крепко; теперь же возня Айзека его разбудила. - Аааээээ, - зевнул Вьон, в последний момент прикрыв рот кулаком, - ты проснулся? Пить хочешь? - Да. - Сейчас, - Лу с урчанием выгнулся, растягивая затекшее тело, каждую мышцу, каждую косточку, встал. Но, вместо того, чтобы сразу пойти на кухню, он приподнял Айзека за подмышки и вернул на место. - Я принесу. Полежи тут, никуда не бегай. Айзек подложил под грудь согнутые локти. Мокрое пятно на майке высыхало и холодило кожу. Он помнил, на грани сна, или очень хотел помнить теплые руки своей женщины, усмиряющие боль, дарующие покой. Но он проснулся один. - А где Нувейра? – крикнул он, поднявшись повыше. - Заскучал? – Лу зажег, наконец, свет в комнате. Стеклянный графин с водой он поставил на тумбочку рядом с диваном, наполнил из него чашку. – Погоди, где-то у тебя я видел швабру. Мы с ней быстро выбьем дурь из твоих подкроватных монстров! - Где Нувейра? – Айзек повернул торс так, чтобы видеть Вьона, но при этом не тревожить ноги. - Она уехала домой по очень важному делу - снимать с тебя Страшное Проклятие. Вот закончит колдовать, и станешь ты самим собой – маленьким, толстенькми, лысым негром. - Колдо-вать? (шепот и пляска теней на потолке) Лу смутился. Вроде как этот вопрос не входил в список неприкасаемых тем, и все же что-то в тоне Айзека его заставило осторожнее подбирать слова. - Ну да. Знаешь, у нее бывают иногда эти приходы «вудумагии», - Лу пошевелил сложенными указательными и средними пальцами, - свечи, черепа, гадание по похлебке.. ээй? ( вдруг резко вонзило в руку иглу вдоль кости, так глубоко, что второй кончик тоже погрузился в плоть. ) Айзек поднял к глазам левую руку тыльной стороной вверх, внимательно изучил взглядом. На запястье остались синяки (от веревок, которыми его связывали); чуть ниже виднелась свежая маленькая ранка, круглая, с засохшей кровью. Айзек осторожно помял плоть вокруг – но никакого постороннего предмета не обнаружил. -Пей Белый, еще белее, он свел брови. тьма оскалилась в довольной улыбке Его лицо темнело, глаза наливались гневом. Водоворот размазанных образов внезапно остановился, и Айзек увидел картинку целиком; увидел себя и тех, что повелевали его телом ночью (он здесь). Память восстановилась, как по щелчку, разлив по жилам огонь ярости. Лу торопливо отошел на пару шагов: когда Айзек терял контроль над своим внутренним зверем, он шел по костям, разрушая все, что попадалось ему на пути, чужих и своих. - Где. Нувейра, - прорычал он. - Дома. Колдует. Обещала вер.. - Я ЗАПРЕТИЛ ЕЙ! – он дышал медленно и тяжело. – Запретил трогать эти все… - он с отвращением встряхнул кистью и сжал пальцы, но так и не нашел нужного слова. - Ээк тебя.. ., - Лу отступил еще немного назад, радуясь, что Айзек лишен свободы движения. – Может, слушай, может, она и не за этим уехала, а ..ээ.. , - он быстро оглянулся на стол, где скопились днем принесенные машинисткой Асы гроссбухи, но не решился радовать зятя работой. - А зачем? Счастливая звезда Лу сверкнула, рассылая во все стороны лучи своей благодати: входная дверь открылась (распахнутая несильным ударом ноги, поскольку руки у женщины были заняты). - Голодные мои, вы живы тут еще? – Нувейра старалась улыбаться. Им не нужно знать, как ей хочется упасть, как устали ее ноги, как хочется есть ее нерожденной малышке, как кружится голова и болит сердце за мужа (как хочется прижаться к его плечу и позволить ему самому решать). С облегчением Лу бросился ее встречать и, забрав из рук тяжелую корзину, принялся нахваливать, судя по запаху, печеную птицу. Нувейра подошла к мужу, который, зажмурившись и сжимая по очереди все мышцы, старался побороть в себе желание накричать на нее, положила ладонь на его позвоночник между лопатками. От напряжения спина его была жесткой, как плита. - Милый, - она отняла руку и снова положила, легко погладила вверх, до шеи, задержалась на коже кончиками пальцев - как ты.. - Я велел тебе бросить это, - он резко повернул к ней голову, не зрением, но осязанием, обонянием, памятью осознавая, что она рядом. – Мне казалось, мы договорились. - Бросить что? – она мягко разминала его плечи, его лопатки, и он поддавался, расслабляясь, уже не умея сопротивляться ей. - Я просил тебя выкинуть все эти твои… ведьмовские… - Так и есть, - заминка в долю секунды, Нувейра давно решила для себя, что ему лучше не открывать всей правды. - Тогда куда ты ездила? - Сделать вам покушать, - она наклонилась, носом опустилась на его затылок. Айзек прикрыл глаза: он был готов поверить. – Ты выпьешь хотя бы чаю? Мягкие ее губы трогали его голову, короткий ежик выбритого затылка и висков, от их касаний под кожей вспыхивали и разбегались теплые букеты искр. Айзек проурчал неразборчиво пару слов.
Нувейра мечтала на этом и остановиться, остаться рядом со своим белым мужем, говорить с ним, касаться его; но обряд требовал завершения, иначе напрасно был бы потерян весь день. Только после того, как розы оказались в вазе на столе, брат накормлен горячим, а Айзек выпил с ней чашку чая, приняв с ее губ несколько кусочков хлеба; после того, как медная бляшка была незаметно подсунута в его матрас под подушку; после того, как муж лег головой на ее колени, и руки ее успокоились на его плечах, - только после этого Нувейра смогла распустить тугой корсет необходимости, в который затянула себя с утра. Она расслабилась, убаюканная голосом брата, и почти сразу же уснула. Ей снился некто с птичьей головой, он стоял за плечом ее Айзека и молчал.
Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
Посмотрел The Jig зачем читать дальшефильм, в общем-то, антипиарный, отталкивающий, о детских нервах перед соревнованивем и о том, как ПЕРВОЕМЕСТОИЛИСМЕРТЬНАРКОТИКИТЮРЬМА становится смыслом жизни. Впрочем, там все же проскальзывает пару раз та же мысль, о которой снят Surfs up! - побеждает тот, кто получает удовольствие, а не тот, кто, стиснув зубы, бежит-идет-ползет-лежит в сторону победы. В общем, мне не понравилось. Мир TopSport вообще место довольно странное и в большой степени грустное. Танцы же - это радость, а веселые танцы - это вдвойне радость. Да, для красивых танцев нужно много работать, и болят ноги ВООБЩЕВСЕБОЛИТ. Но давайте после травм возвращаться в зал потому, что без танцев трудно жить, а не потому, что УНАСЖЕЧЕМПИОНАТ. Потому что 10летние девочки вырастают, и в двадцать становятся пенсионерками. А вот еще жутко раздражало родительское "я трачу на нее ползарплаты, я два раза перезакладывал дом, это платье стоит стотыщмилльонов" >_< антипиар танцевать здорово и ноги там красивые, ребята действительно классно танцуют
Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
Хаим, Томас
графомань- Мистер Мэй, к вам какой-то молодой человек, из прессы. Утверждает, что у него назначено. - Мм.. Я никого не жду. - Мистер Мэй, он утверждает, что у него должен быть пропуск, возможно, вы забыли меня предупредить, чтобы я заказала? Мистер… ээ.. Эппштайн, Хаим. Томас напрягся. - Да, действительно, я просил его подойти. Извини, Дейзи, вылетело из головы. Проводи его ко мне, пожалуйста. - Хорошо, мистер Мэй.
О привычке Хаима приходить в любое время дня и ночи, если ему надо, не взирая на общественные нормы, социальные условности и правила элементарного этикета, ему рассказывала еще Глория Наташа, не уверенная, плакать от такого подарка судьбы, или смеяться над ним. Хаим был всегда невовремя, всегда создавал неудобства и такой шлейф проблем, что разгребать их приходилось неделями. Тем не менее, за что-то Глория Наташа его полюбила. Кроме того, он был братом Миранды, а Миранда являлась без преувеличения самым ценным ресурсом предприятия Томаса. Дейзи привела фотографа в кабинет шефа и скрылась. Хаим, в кожаной куртке, с фотоаппаратом на шее, остановился посреди кабинета, выдохнул. - Добрый день. Присаживайтесь, - Томас выразительно посмотрел на дверь. Хаим нахмурилася, но быстро все понял. - Мистер Мэй, я хотел бы условиться насчет фотосессии вашей дочери. К сожалению, по телефону, который Вы мне оставили, никто не отвечает. - Я немного занят сейчас. Если Вы не ограничены временем, я попросил бы Вас подождать полчаса, я пригласил бы Вас на обед. - С радостью. Эппштайн пожал протянутую руку и вышел.
Томас никогда не обедал в корпоративной столовой – не позволял статус, да и разговоры его часто не предназначались для случайных ушей подчиненных. - Что тебя привело в наш город? – вежливо спросил Томас, когда официант удалился за заказом. - Послушай, Том, ситуация сложная. Мы благодарны тебе за то, что ты сделал и продолжаешь делать для Миранды. И если бы дело не выходило за рамки нашей семьи, я бы тебя не беспокоил, - Хаим выложил на стол сцепленные в замок руки, подался вперед, - но муж моей сестры, как ты знаешь, работает на Торреларо, и если его хладное тело с многочисленными телесными повреждениям и пулевыми ранениями найдут однажды в мусорном баке, у вас с Франческо может возникнуть неприятная беседа. - Рассказывай. - Том, когда ты последний раз видел мою сестру? Не говорил по телефону, не получал корреспонденцию, когда ты видел ее? Недели полторы назад она приехала ко мне, в слезах и синяках. Отец пока не знает, поэтому Гарольд до сих пор жив. И лучше, чтобы до него не дошла правда. - Да, действительно, она брала отпуск недели полторы назад. Мне и в голову не могло прийти, что все так серьезно. - Все очень серьезно, Томас. Странно, что ты не в курсе. Я сейчас поеду чистить память этому красавцу, по-родственному, а ты, пожалуйста, намекни по своим каналам, что женщин обижать не по-джентльменски. Хаим никогда никого не бил. Поставлял, набирал компромат, шантажировал и плел интриги, но бить – никогда. Томас кивнул. - Разумеется. Будь спокоен. И постарайся.. без пулевых ранений. - Конечно. И еще просьба – не говори Миранде, что я приезжал. Она хочет сама все решить, без крови. - Разумеется.
Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
графомань finНа горизонте собирались тучи. Большие темно-серые клочья носил ветер и наворачивал на огромный стержень будущего вихря, как сладкую вату на палочку в парке аттракционов. Матросы в порту швартовали корабли и лодки, спешно оттаскивали в пакгаузы ящики и бочки. Всюду сворачивали навесы, убирали столики летней веранды. Ветер крепчал, брызгал в лицо водой. На ступени деревянного ветхого дома, на самой окраине города, вышла женщина со свертком в руках. Женщина была смуглой и грязной, растрепанные черные волосы колтуном стояли вокруг головы и закрывали левую половину лица, сквозь оборванные остатки платья там и тут проглядывала кожа, на щиколотке звенел браслет с колокольчиком. Правый, открытый, желтый глаз ее светился безумием. Она села на ступеньки и перехватила сверток так, будто это был ребенок – но в одеяла она завернула куклу, из некрашеного полотна, с искусно сделанными волосами из черных шерстяных ниток и глазами, вышитыми ярко-зеленым. Женщина хмуро посмотрела на небо, слово строгая мать, не желающая при людях ругать своего ребенка, и склонилась над куклой, покачивая ее, уже – сама нежность и забота. - Doucement, doucement Doucement s'en va le jour Doucement, doucement À pas de velours, - запела она.
На дороге, недалеко от дома, остановился автомобиль. Молодой мулат, в новенькой военной форме моряка, вышел из машины и уверенно зашагал по грязи к дому. - La rainette dit Sa chanson de nuit Et le lièvre fuit Sans un bruit Doucement, doucement. Женщина продолжала петь, не обращая внимания ни на автомобиль, ни на холодный ветер, ни на потемневшее небо. Она пела, изредка поправляя одеяльце или перехватывая сверток поудобнее. - Матушка Вьон? – моряк остановился у крыльца, не зная, отдавать честь, подергать за полуоторванный рукав или поклониться, или что еще сделать, чтобы она его заметила. Женщина бросила на него свирепый взгляд, но снова начала куплет - Doucement, doucement Doucement s'en va le jour Doucement, doucement À pas de velours
Dans le creux des nids Les oiseaux blottis Se sont endormis Bonne nuit.
Моряк вежливо дослушал песню. - Матушка Вьон, - Тссс! – зашипела она, качая куклу. - Матушка Вьон, - в третий раз повторил мулат, шепотом. – Расскажи, какая судьба меня ждет? - Уходи! – она махнула рукой наотмашь. – Уходи, мыши грызут-грызут канаты, от мышей не откупишься зерном, плывут, плывут крысы, везут-везут бочки с огнем. Даа, бочки с огнем. - Матушка Вьон. Посмотри на меня своим левым глазом! – моряку стало жутко, женщина бормотала, пальцы ее шевелились (сколько ей? Тридцать? Пятьдесят? Была когда-то красавицей. Как, почему случается так, что был человек, а утром проснулся – и уже повредился умом). Но он сделал все, как его научили сведущие люди. Матушка Вьон мало кому судьбу рассказывала, но если расскажет – то дело верное, так и случится. Моряк отправлялся на службу, в спокойное место, но на всякий случай (идет война!) по совету друзей перед отъездом зашел расспросить, вернется ли домой. Формальность. Шутка. Игра. Суеверие. Женщина подняла голову. Левой рукой медленно подняла волосы с лица, моряк увидел, как неестественно оно облеплено кожей; желтые глаза впились в него, как когти ястреба в спину мыши. Она по-совиному наклонила голову и улыбнулась мертвой безумной улыбкой. - Ты сгоришь в воде. Сгоришь. Ты будешь кричать и бегать, и звать на помощь, но тебе не помогут. А потом тебя нет. Нет тебя. Нет. Но ты уже записан в жемчужной гавани, с тобой уже простилась земля, но косточек твоих она не получит. Нет, не получит, - она захихикала, вдруг стала печальной и опустила голову (волосы снова закрыли ее лицо). – Нет, не получит, - с бесконечной печалью повторила она. – Иди теперь. Она стряхнула руку, которой прикасалась к волосам, и снова обняла у груди куклу. - Doucement, doucement Doucement s'en va le jour Doucement, doucement À pas de velours.
Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
попытка два всякие ахтунгив общем, я знаю, что кое-кому это не нравится, но я ведь никого не заствляю читать, серьезно ну ок, заставляю, но их здесь нету
Это, в общем, мог бы быть фанфик, если бы он так далеко не ушел от оригинала во всем О_О поэтому - как это обычно у меня бывает, не фанфик, но по мотивам год 1925, апрель город Новый Орлеан
ахтунг! вудумистика и много пролюбовь, букв много, а сюжета почти нет беты, кстати, тоже нет, замечаниям всегда рад
графомань part II Айзек не глядя поднял счеты, стряхнул костяшки к левой деке. Волосы грязные, голову ломит в висках и над глазами. Он с силой вытер лоб, вверх от бровей, убирая назад свалившиеся пряди, оставил ладонь на линии волос, опустился на локоть. За окном ночь, на столе желтая лампа. Колонки цифр на линованной бумаге. - Тридцать процентов от продажи виски за неделю, шестьсот в уме, - костяшки полетели по пруткам, - за вычетом неизбежных непредвиденных расходов... ну пусть десять процентов… Время от времени он вписывал очередные цифры в столбик, останавливался, просматривал всю колонку и сдержанно рычал, стиснув зубы. - Если урезать расходы на ..., - он зачеркивал те или другие цифры, писал рядом новые, рисовал эскиз кривой. - Как дела? – в комнату впорхнула тоненькая машинистка Асы. - Все, - Айзек отбросил ручку и откинулся на спинку, так что стул накренился, балансируя на двух ножках. Мозг его перестал обрабатывать информацию. Он сцепил пальцы за затылком, надавил и развел локти, чтобы снять головную боль, мимоходом глянув на часы. - Вы закончили? - Почти, - изможденная до прозрачности машинистка действовала как песчинка, попавшая в новый ботинок. Маленькая, но раздражала неимоверно. - Тогда мистер Свит просил Вам передать еще вот это, - она уронила перед ним толстую папку приходных книг и счетов. К чести своей, девочка не потеряла остатков сообразительности и быстро отошла. - Мистер Свит. Он на месте? - Нет, он ушел еще в.., - девочка пятилась к двери. - Я позвоню, - Айзек развернулся, свет бликом мелькнул в пенсне. Машинистка с писком скрылась.
- Аса, я пойду домой. - О, ты закончил? – Аса долго не подходил к телефону, но все же ответил. Сонливости в его голосе не было и следа. - Я закончу завтра. Доброй ночи. - Но мне нужно, чтобы к утру баланс был сведен. - А мне нужно домой. - Соберись, - добродушно улыбнулся Аса на том конце провода. – Ты же умный, не то что другие. До утра не так много времени, сделаешь – и выспишься. Айзек сжал большими пальцами фаланги остальных. - Я пойду домой. Сделать все, что ты мне дал, до утра – невозможно. Делать сейчас – значит, добавлять работы глупыми ошибками из-за ослабленного внимания. Ты все равно ничего не будешь предпринимать с самого начала дня, значит, есть возможность доделать завтра. А у меня дома жена … ждет, - в последний момент он взял себя в руки, - доброй ночи, - он повесил трубку на рычаг, аккуратно и ровно.
Ночной воздух сдул пыльную липкую усталость, Айзек завязал пояс плаща и направился вдоль дороги, в надежде поймать машину. Он мог переночевать у себя, это всего в двух кварталах, но у Вьонов нет телефона, как он сообщит ей, что просто задержался на работе, что его не убили и не отправили после конторы закапывать неаккуратных должников? Впрочем (он с тоской посмотрел на круглые уличные часы под фонарем на другой стороне улицы), два часа ночи. Она наверняка уже спит. Ничего не случится, если он один раз не придет к ней ночевать. Ноги несли сами, с легкостью вспоминая вытверженный маршрут. А вот глазами он едва узнавал окружающие дома. Усталость. Усталость и темнота, это тот же квартал, та же вывеска, просто по-другому освещенная. Головная боль немного отпустила, но мозг, казалось, распух и не функционировал. Когда кто-то схватил его за рукав, он, не думая, резко повернулся влево, свободной рукой ныряя под плащ за пистолетом, одновременно отшагивая назад. Одновременно. Он успел увидеть маленькую тень, левой рукой вцепившуюся в его рукав, и выстрелить в нее, едва вынув кольт из кобуры, сквозь плащ, но еще до этого боль пронзительная и резкая раскрылась в бедре сзади. Нападавшему хватило мгновения, чтобы вытащить нож из его ноги, прежде чем дернуться от пули; Айзек выстрелил второй раз. Спуская курок, боковым зрением он различил движение (сзади и справа), и, довернувшись, послал третью пулю в большую тень, которая выросла рядом, но тот, что был сзади, ударил его сверху по больной голове.
Шепот и неспешная пляска теней. (он приближается) Опрокинутый в голове несгораемый шкаф боли с острыми углами, металлическими тяжелыми ножками. (он уже на пороге) Боль в запястьях, тупая и нудная; руки связаны. Кисти онемели. Боль. (он здесь) Плащ и пиджак с него сняли, их же подложили вместо подстилки. Портупеи нет. За спиной – стена. (шепот и неспешная пляска теней). Нестерпимая боль в раненой ноге. Темно, где-то в другом конце помещения горит огонь, но его загораживает нечто (или некто). Тени на потолке. Дурманящий запах трав (Нувейра жгла подобные, когда игралась в свою вуду-магию, только эти сильнее в несколько раз). Бормотание, неразличимые или незнакомые слова (нестерпимая боль). Хрупкая девушка – черный силуэт в обрамлении желтого света – подошла к нему, опустилась на колени рядом. - Пей, - сказала она, прислоняя к его губам край чашки. Айзек отвернул лицо, насколько мог. - Пей, - повторила девушка, прохладной ладонью поворачивая его голову. Она зажала и потянула вверх его нос, чтобы открыть рот и влить острую, пряную жидкость (Нувейра варила подобное, когда игралась… Нувейра). Боль. (он здесь)
Бормотание стало громким, но все таким же невнятным. От питья сознание заволокло сиреневой ватой, он перестал чувствовать руки и ноги, только боль (и еще Нувейра). Он все видел. Девушка потянула его за плечо, перевернув на живот. Оставила чашку рядом с головой и ушла к свету. Тени расступились, барабаны смолкли. Нечто в длинных одеждах лохмотьями, с тонкими паучьими конечностями, медленной, шаркающей походкой, опираясь на посох выше себя, вышло из круга по дорожке, проложенной светом в темном помещении. Оно приближалось. (он здесь) Некто остановился рядом с ним, пальцами босых ног, засунутых в сандалии на веревках, упираясь в его бок. - Встань, - произнес некто, и Айзек встал. Неуклюже и не контролируя свое тело, как марионетка, которую тянут за ниточки. - Ты сняла с него гри-гри? – спросил некто. От темноты комнаты отделилась девушка, что поила его и, сложившись в поклон, ответила: - Нет. Я не нашла. - ТАК НАЙДИ! - Если Вещающий позволит, - она согнулась так сильно, что носом едва не касалась колен, - на нем могло не было талисмана. - Невозможно, - некто, состоящий из теней и дыма благовоний, повел рукой, ощупывая Айзека взглядом. Безвольно висящее над землей тело покорно качнулось. – Хмм. Ты права. Ничего. Она оставила тебя без защиты? Как же так, - тьма оскалилась в довольной улыбке, - как же так.
Айзек пытался сфокусировать взгляд. Запахи вызывали тошноту и дискоординацию ощущений. Он перестал понимать, где он, а также где верх и низ, который час и что он такое. Что он такое? Перед глазами его руки с опущенными кистями вытянулись. Нечто прикоснулось к левому запястью нечеловечески длинным пальцем. И вдруг резко вонзило в руку иглу вдоль кости, так глубоко, что второй кончик тоже погрузился в плоть. Эта новая боль рывком выдернула его сквозь вату, на секунду окружающая действительность стала четкой и осязаемой, но тут нечто снова заговорило. - На тебя напали на улице. Оглушили, ограбили. Ты очнулся и пошел домой. Это все. Ты очнулся и пошел домой. Очнулся и…, - шелестящий голос погружал его в дрему (транс), все глубже. Все темнее. (боль).
Он проснулся в своей квартире на рассвете. Голова раскалывалась. Свалившись с дивана, на который он накануне, видимо, упал не раздеваясь, он пополз в ванную, держась за стены. (боль). Боль (в бедре, затылке и запястьях) отрезвила его. Поздно вышел из конторы, решил прогуляться до старой квартиры, по дороге подвергся нападению, был ограблен. (дурман курений) Подержав голову под струей холодной воды, он осознал две вещи: ему нужен врач и ему нужна Нувейра. Только без второй ему не достать первого, а самой ей послать весточку не получится. Кое-как добравшись до телефонного аппарата, он попросил соединить его с приемной Асы Свит. И там сообщил машинистке, что приболел и что если жена будет его искать, отправлять ее на его старую квартиру. Затем он достал старую простынь и, стиснув зубы, стал промывать рану.
Аса перезвонил в течение получаса. Получив четкое и краткое описание ночных происшествий с нападением и ранением, сдержанно проговорил «понятно» и отсоединился. В его деловой вежливости скрывалось недовольство; к тому же, счета остались несведенными, а кроме Айзека сделать это было некому. Но Аса был бессилен повлиять на ситуацию. Он прислал Винсента. Винсент зашил Айзеку ногу и вкатил дозу обезболивающего, ровно-ровно уложившись к тому моменту, когда раздался требовательный стук в дверь не имевшей своего ключа Нувейры. На целую ночь она потеряла мужа. Ее мучили кошмары наяву, токсикоз и непривычный (неуютный) холод (без него). Ей грезился некто с птичьей головой и тонким клювом, каркающий его имя. Конечно же, она не могла спать. Айзек попросил Винсента открыть. Хирург впустил разъяренную женщину и как ни в чем не бывало занялся своими инструментами. Закончив, он приподнял шляпу в знак прощания и оставил хозяев, пообещав передать счет напрямую мистеру Свиту, а тот уже решит, что с ним делать. Нувейра, в свою очередь, не обращала внимания на врача. Узрев мужа на кровавой простыне, в свежих повязках, с мутным от морфия взглядом, она зарычала, разрываемая желанием приласкать его, забрать всю его боль и желанием убить его. Она подлетела, не то орлица над орленком, не то стервятница над падалью (запах благовоний, жасминовое масло), тронула кончиками пальцев его плечи, локти, скулы, словно спрашивая «цел? цел?». Остановилась, наконец. Айзек засыпал. - Нув.. там… я плащ ... его постирать. - Я все сделаю, - она положила ладонь на его волосы, погладила. – Отдыхай. Я все сделаю. В ее руках, словно она и правда могла защитить (она оставила тебя без защиты), под тяжелой тягой морфия, он расслабился и уснул. В холостяцкой квартире Айзека Нувейра практически не была прежде, словно эти двери были запечатаны для нее нерушимым табу. Он никогда не звал ее сюда, ей и в голову не приходило проситься или расспрашивать, где и с кем он был. Но сейчас он спал у нее на коленях под гнетом лекарства, зашитый, полный боли, которой заткнули горло, но она еще закричит, когда закончится действие морфия. Нувейра перебирала его черные волосы, поглаживала жесткую горячую спину и размышляла, как перевезти его к себе домой. Осторожно выбравшись из-под его плеч, Нувейра потянулась разбираться с последствиями ночных приключений мужа. Его брюки, кальсоны – в засохшей крови с левой стороны, вокруг и вниз от ровного (лезвием) разреза. Она обернулась к мужу, с сердцем стиснутым нежностью и болью за него (но сейчас он спит), с тяжелым вздохом сложила его одежду в стопку, поближе к выходу, чтобы не забыть забрать с собой. Наскоро проверила карманы: Айзек был слишком аккуратен, чтобы в них можно было что-то найти. В маленькой прихожей, у самой двери, она обнаружила брошенную наплечную кобуру Подцепив ремень, она в задумчивости вернулась в комнату. Удивительно, что Айзек, пусть на голой силе воли дотащивший тело до дома, вот так небрежно отнесся к оружию, при этом повесив плащ (на крючок в прихожей) и пиджак (на спинку дивана в комнате). Нувейра устроилась у окна, на колени положила ремни, достала по очереди пистолеты, осмотрела, выщелкнула магазины: в правом кольте был комплект, в левом не хватало трех патронов. Нувейра застегнула кобуру и положила ее, куда, по ее мнению, положил бы Айзек, будь он в трезвом сознании (Зашел в бар после конторы, сдали нервы? Ввязался в пьяную драку? Невозможно). Она занялась плащом. Разрез тем же, где и на брюках, подол залит кровью, дыра (порох по краям) с левой стороны груди. Нувейра сжала ткань в кулаках, поднесла к лицу в ярости. Если ее муж, признанный опытный боевик, попал в такую историю и ничего не смог сделать. Да кому он понадобился? Кто-то, кому помешал Аса? Кто-то, кому надоело деловое затишье в Новом Орлеане, кто хочет крови ради крови? Кто? Только ей все равно никто ничего не скажет, слишком мелкая карта, да к тому же не в строю на ближайшие два-три года. Практически, мирное население (то самое, потери которого неизбежны и потому пренебрегаемы), без права голоса и выстрела. Нувейра также автоматически, как с брюками, сунула руку в карманы плаща, ожидая нащупать только подкладку. Однако под пальцы попался тканевый мешочек. Она вытащила мешочек на свет (черное полотно, перевязан веревочкой), взвесила на ладони (снова, украдкой, взгляд через плечо на мужа). Перевесив плащ на локоть, Нувейра развязала веревочку; чуть не выронила на пол (клок жесткой черной шерсти, погнутый гвоздь, земля). Нет, разборки кланов тут ни при чем. Скорее всего, ни при чем. Она сжала мешочек в кулаке. Бросила плащ на приготовленную стопку, нежно поцеловала мужа в затылок, погладила крутое плечо. Подхватив одежду, она выбежала из квартиры.
- Нашла его? – Лу выбросил сигарету щелчком. Нувейра распахнула дверцу у водительского сидения, так что он едва не выпал. - Побудь с ним немножко, мне нужно по делам, - она открыла пассажирскую дверь, чтобы бросить на сидение ком завернутой в плащ одежды, захлопнула. – Давай побыстрее. Лу неспешно выгребся из-за руля. - Чего там такое? - Там, - она указала пальцем наверх, - раненый человек, которого я отдаю в твои заботливые руки. Помни, за него ты ответишь передо мной, - Нувейра забралась в кресло, - и перед своей будущей племянницей. Не заперто. - Погоди, - он взялся за опущенное стекло, - куда ты? Она показала брату смятый в кулаке мешочек. - Нашла у него в кармане. - Что это? - Гри-гри. Шерсть черной собаки, гвоздь из гроба, земля, очевидно, с могилы. Мне кажется, ночью его не хотели грабить – это предупреждение мне. Позаботься о нем, череп у него и так треснутый. Она повернула ключ зажигания.
Холостяком Айзек, разумеется, жил в Американском квартале (где же еще жить бухгалтеру из Нью-Йорка, с его накрахмаленными воротничками и отпаренными стрелками, в грязном и непредсказуемом Big Easy). С радостью покинув Восток Джордж Перез Драйв, Нувейра свернула в сторону моря. Ей нужен был рынок, а лучше рынка Французского квартала в городе нет. Черный гри-гри она положила на сидение рядом. Разрушение семейных связей. Нувейра прислушалась к себе. Ее страсть к Айзеку еще нельзя было назвать любовью, но она была чистой, глубокой и сильной, без примеси неудовольствия; гри-гри едва ли начал действовать либо действие его пока не ощущалось. И славно. На рынке она выбрала большого черного петуха с лоснящимися перьями и ярким гребнем, в прочной клетке, и белого петуха поменьше, очень смирного (в другой клетке). Потом купила кукурузной муки, толченого имбиря, мяты, медную бляху и маленький букет роз. Сгрузив все на заднее сидение форда, Нувейра вернулась на водительское кресло, завела мотор. Ее живот упруго округлился за последние пару месяцев, характер стал мягким, словно горячий, только что испеченный хлеб. Но вот только в таком состоянии обряды творить нежелательно. И нужно было Айзеку!.... Нувейра круто развернулась на повороте, машину занесло, задние колеса описали полный круг, но «форд» полетел дальше. Старый каджун на телеге вцепился в поводья перепуганной лошади, Нувейра заметила их в зеркало заднего вида и тут же выбросила из головы. Почему бы ему не возвращаться домой вовремя, к чему эти сверхурочные? «Это чужой гри-гри», - сказала себе Нувейра, въезжая на свою улицу. Петухи клекотали; ее раздражение росло. К счастью, дом был совсем рядом. «Это все враждебная магия. Ей не стоит поддаваться» - она от души приложила дверью о косяк.
Коробку со старым платьем она отпихнула ногой, поставила клетку с петухом на стол. Комната требует тряпки с водой и времени, а времени у нее нет (Айзек бы обрадовался новому поводу развести мокрую бойню пыли). «Не думать о нем». Она выскоблила деревянный пол (не думать о нем), обмахнула стены и вытащила в коридор коробки. Вспомнив, наполнила водой цинковую ванну и сбросила туда окровавленную одежду. Она бегала на улицу - в чулан - в комнату, с ведром воды, с покрывалами, со свечами, мелом и бутылкой бензина. Время шло, у нее тряслись руки и от негодования все из них валилось, рассыпалось, падало. Нувейра в ярости бросила на пол мешочки с сушеными травами, вдохнула через нос очень глубоко. Представила Айзека, как он обычно злился, обнаружив пыль на полке, как раздевался до белья, выгонял всех и, вооружившись щеткой, оттирал грязное, с его точки зрения, помещение, серьезный и сосредоточенный, будто важнее этого дела нет и не может быть на свете. Как потом с видом утомленного подвигами героя милостиво разрешал порхать по чистым полам. Нувейра улыбнулась, грудь ее наполнилась теплом. После можно будет ему рассказать, что она отмыла комнату, на которую он давно облизывался. Она ополоснула руки под холодной водой, вытерла насухо, приготовилась провести необходимые действия. Выругалась, вспомнив, что книга с обрядами похоронена в одной из выброшенных коробок. Книга нашлась быстро, на самом верху третьей коробки, с подсвечниками, черепами и вытертыми связками перьев. Нувейра присела прямо на пол, перелистывая страницы в поисках нужной, и постепенно успокаивалась. Она подтянула к себе коробки, одной рукой все также держа книгу за корешок, принялась доставать необходимое.
Одним из негласных условий переезда Айзека в дом был отказ Нувейры от вуду-практики как основного занятия. Поэтому и комната была заперта на ключ, и все ее красивые обрядовые принадлежности разобраны по коробкам, и пыль легла на самую память о магии. Нувейра на всякий случай еще раз просмотрела нужное заклинание, шевеля губами, и захлопнула книгу. Нужно. Для дела. Слишком много сил она приложила, чтобы войти в его жизнь, слишком крепко к нему привязалась.
Но сначала она заварила себе чаю с мятой и выпила, не спеша, вспоминая самые их теплые и самые трогательные моменты (неожиданного много). Ополоснув чашку и забрав с кухни мешочек сухой ромашки, она поднялась в комнату с приготовленным заранее алтарем.
Нувейра набрала в легкие воздуха. Медленно выдохнула. Выпустила из мыслей суетность, злость, нервозность. Наполнила себя покоем и осознанием силы. Достала из коробка спичку.
Серная головка опустилась по подложке и вспыхнула. От нее загорелся фитиль черной свечи, красным трепетным лепестком. Нувейра подождала, пока свеча разгорится, затем поставила ее на север от алтаря. Следующую свечу – на восток. На юг. На запад. Пятую свечу она оставила в руках, еще раз проверила себя (спокойствие моря, уверенность бури), вдохнула. Пять огоньков в темноте.
«Папа Легба, отвори ворота», - запела она, двигаясь вокруг алтаря по солнцу, - «Папа Легба, отвори ворота и дай мне пройти. Отвори ворота, чтобы я смог возблагодарить лоа».
Огни колыхались от легкого движения воздуха, поднятого ее юбками. Совершив пять раз обход, Нувейра поставила свечу на алтарь, ближе к левому краю, взяла кувшин и щедро плеснула струей вокруг, на вытянутой руке, обращаясь к Легбе и Огу Фера, больше порывом мыслей, чем словами, с просьбой защитить от злых духов. В тишине, ей казалось, было слышно, как впитывается вода, тает воск, и как дышат духи, приходящие на ее зов.
Нувейра зачерпнула из мешочка кукурузной муки в горсти, высыпала на алтарь, старательно нарисовала поверх веве Папы. Потом твердой рукой взяла петуха за связанные лапы, уложила на алтарь.
«Это тебе жертва. Прими», - широко замахнулась большим ножом. Лезвие вошло с хрустом, кровь брызнула и потекла в муку черной струей, голова петуха отделилась от тела, повиснув на клочке перьев.
Нувейра выпрямилась. Воздух вокруг нее искрился. Место очищено, она чувствовала это, и лоа готовы ей внимать. Лучше бы им внять ей.
В центр алтаря она поставила медный таз, высыпала в него ромашку, мяту, сверху присыпала кукурузной мукой и несколькими крошками чудом найденной в коробках земли (с могилы ребенка, не вспомнить, для каких целей хранилось), полила ароматным маслом. Свечи горели, темнота набухала запахами. Голова начинала кружиться.
Она разгребла в середине смеси руками небольшую ямку и положила в нее черный гри-гри, вылила на него едва не полбутылки бензина, подожгла от свечи. И радовалась, глядя на занявшуюся, съеживающуюся шерсть, вспыхнувшую ткань, радовалась, мысленно сжигая все плохое, что могла в будущем подумать, всю вероятную ревность, все недоверие, всю тоску.
Когда все, что могло сгореть, сгорело, и пламя в тазу притихло само собой, съежившись серым пеплом, она достала белую ткань и ссыпала остатки чужого гри-гри в нее, перевязала белым шнурком, шепча лоа горячую благодарность. Мазнув языком по кончикам пальцев, она затушила свечи, одну за другой (потянулись серые полоски дымка), затем распахнула дверь, чтобы впустить свет.
Сбросив тушку петуха, муку и остатки мяты на стол на кухне, она наскоро отмыла комнату, забрала белый узелок и задумалась снова. Сент-Луис вряд ли ее бы устроил. Вот лес в паре километров на восток – самое подходящее, пожалуй, место, и недалеко, можно дойти пешком.
В лесу, выбрав прогалинку потемнее и подальше от тропинки, она закопала белый мешочек и ушла, не оглядываясь.
Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
Мария, Ханна Одесса, 2009
даже не графомань, чистый фап- Ханна! Но ее уже не догнать. - Ханна! Вернись, кому говорят! Она сворачивает за угол, придержавшись пальцами за сколотый кирпич стены, и бежит дальше, вниз, по прогретому мягкому асфальту, и бежит вверх сандалями на картонной подошве, и вверх, и вниз, бежит к морю. - Хаан-нааа! Но ей уже кричат только ветер в уши и далекие белые чайки, и трясется за спиной китайский ранец вырвиглазной расцветки. - Хан-на, - разлетается над волнами птичьим воплем. Море ждет ее и никуда не торопится. Она скидывает сандалии и идет, раскинув для равновесия руки, по парапету босиком, прямо по горячему белому камню широких перил в целом метре над землей. На столбике, скрестив ноги, сидит уже ее сестра. Ханна сбрасывает ранец к подножью перил, как жертву золотому божеству Эльдорадо, и садится рядом с Марией. Сестры смотрят в море и в небо, ими дышит ветер, переплетая наново черные длинные косички. - А я с урока сбежала. - С какого. - С истории. - Зря. Солнце велит молчать. - А я тоже сбежала. С английского. - Почему? Мария, старшая сестра, достает из кармашка блузки сложенный конверт. Он желтый, такой старый, что по сгибу бумага истерлась до шелка и невесомого пуха, который отставал невозвратимыми хлопьями. Ханна вынимает из конверта письмо, нежно прижимая к груди, когда ветер, заинтересовавшись, хочет вырвать листки, осторожно разворачивает. - Тут все непонятно. Что это за письмо? Где ты взяла? - В шкатулке у папы. Он сам дал, говорит, я уже взрослая и пойму. Это по-английски, но даже наша учительница не все поняла, это какой-то диалект, там кое-где чернила уже выцвели, и почерк непонятный, и к тому же куча ошибок, и…. Мария замолчала. Ветер вздувает шапку черного пуха из выбившихся волос вокруг ее головы. Ханна терпеливо ждет. - Это письмо, которое наша пра-прабабушка написала нашему прадеду. Она неграмотная была, писать научилась уже после того, как прадедушка вырос, потому и ошибок столько. И она была каджунка, у них свой язык. Мне папа рассказал. - Ааа…, - тянет Ханна понимающе. - Там, видишь.. там главное – не то, как это письмо написано, а то, что в нем. - И что в нем? - Да не очень понятно, слишком сложно. Я потом к бабушке Фейге ходила. - А она? - А она мне рассказала, как было. И, в общем, помогла перевести. И рисунок показала, который она сделала для прадедушки, когда они это письмо получили, чтобы он не грустил. Это вместо фотографий. Мария спускает одну, потом вторую ногу в белых носочках под бриджами цвета хаки, спрыгивает на камень за своим рюкзаком. - А в письме-то что? - Сейчас, - она вытаскивает учебник по физике, а из него листок с карандашным рисунком, таким же старым, как и письмо. Ханна берет листок из рук сестры, чтобы рассмотреть. - Это прадедушка? - Прапрадедушка и прапрабабушка. - Красивые. - Конечно, - Мария запрыгивает обратно на парапет. - А зачем папа хранит это письмо? - Не знаю. Люди любят все хранить, чтобы потом называть это «семейной реликвией» и передавать по наследству. Кто-то драгоценности, кто-то картины. У нас вот письмо. Ханна вложила письмо в конверт. Что в нем толку, если она в учебнике-то по-английски через слово на десятое понимает, а тут закорючки совершенно бессмысленные. - И что пишет? - Что прощают его за Фейге, которая его дочка, и признают ее своей, что очень им гордятся и очень любят. - Ну как обычно родители любят из ничего развести лужу на три страницы. - Ага. И что не хотят, чтобы он плакал, потому что юмор – главный щит человека против беды. И что прапрадедушке уже ничем не поможешь все равно, что с той дозой морфия, которая ему требуется в день, он становится овощем, а прапрабабушка не придумала, зачем ей оставаться без него, что им больше не будет больно… Ветер треплет уголками рисунка и складками юбки Ханны. Младшая сестра встряхивает косичками. - Это все было сотни миллиардов лет назад. Сразу после динозавров, где-то между Столетней войной и Наполеоном! - Ошибаешься, - Мария забирает у сестры рисунок, разглаживает на коленях, - Ошибаешься.
Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
*как-то очень мерзко, зябко, больно, псевдофилософско и скрипит разболтанныим рессорами. Хочется купить другие ноги. Хочется с кошкой в мансарду. Хочется писать. Хочется счастья - своим персонажам и маленьким детям со сложными, но операбельными болезнями. Хочется ангелов-хранителей всем врачам. Хочется зеленых трилистников на щеках и карлистко-маргаритинского берета. Хочется стрелять. Хочется говорить вслух*
Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
Фейге Одесса, 2012г
графоманьОднажды Фейге Хаимовна Эппштайн пошла в СберБанк платить за свет. Фейге Хаимовна жила в трех кварталах от банка, вверх по улице, но все-таки предпочитала приходить сама. К десяти часам в очереди, как на всерайонном слете, собирались почти все пенсионерки. Они рассаживались на стульях и начинали обсуждать горячие новости мировой политики и экономики: хлеб дорожает, а пенсию не прибавляют; Зойка Алексеева собралась замуж за богача с собственной яхтой (шалава); на Тумановском переулке вскрыли асфальт, опять меняют трубы – к холодам и дождям. Фейге Хаимовна садилась в самую гущу, кивала, поддакивала, а сама смотрела цепко на своих сверстниц, чтобы потом, по дороге домой, зайти в сквер, достать из сумки блокнот и зарисовать по памяти. У Фейге Хаимовны в ее шестьдесят была прекрасная память.
Ее сын Феникс содержал небольшую аптеку на ул. вице-адмирала Азарова. Каждые полгода, а иногда и чаще, он ездил в Италию, где останавливался в маленьком беленом домике семьи Франки, гулял по виноградникам и зеленым пастбищам, помогал синьоре Марии месить тесто для домашнего хлеба. Нехотя ездил в Палермо, на встречи с итальянскими партнерами-поставщиками, чтобы оправдать свое отсутствие, и бегом возвращался домой. По-итальянски Феникс говорил, как и положено уроженцу Тосканы – быстро, горячо и с выражением. Мария и Ханна, его маленькие дочки, приезжали к Франкам на каникулы, и им были неизменно рады. Фейге Хаимовна же запросто гостила по месяцу - два, а то и больше, и иногда внучки приезжали и встречали ее в домике. Иногда она отправлялась в Нью-Йорк, к двоюродному брату, его семье и своим неродным родственникам клана Мэй, и оттуда привозила внучкам разные подарки и рисованные от руки книжки (свои). Иногда Фейге Хаимовне казалось, что отец, нарекая ее птицей, прирастил ей крылья и надул их ветром, и как только она стала на крыло, ей уже не усидеть в гнезде, даже будучи старой, очень старой вороной.
Так вот, однажды Фейге Хаимовна пришла в СберБанк, чтобы оплатить квитанцию за свет. Ее внучки уже в школе, сын во всю работает, у нее же никогда не было работы с фиксированным графиком, как это сейчас называется, она могла себе позволить идти, куда хочется, остановиться, где нравится, работать, пока не упадешь, а после петь и танцевать. Но в этот день в банке почти никого не было. Ни неизменных старушек, которые выползли из мглы своих одиноких квартир, чтобы погреть кости и почесать языками, ни бодрых пенсионерок, которые никак не могут отвыкнуть от толпы. Только одинокий паренек в кепке поверх капюшона да женщина с авоськой. Впрочем, работала всего одна касса. Кассирша как раз обслужила женщину и та, поблагодарив, отошла. Паренек как-то зло обернулся на Фейге Хаимовну, наклонился к кассе и вдруг, приставив к стеклу пистолет, потребовал выложить деньги, немедленно. - А ты, старая, марш в угол и там пруди, пока не зашиб! – рявкнул он. Фейге Хаимовна послушно подняла старческие лапки и затряслась, опустив одну руку под куртку за спиной. А потом мальчик почувствовал, как в его голову упирается нечто твердое. - Зажигалку положи, пожалуйста. Вот так, хороший мальчик, - Фейге Хаимовна взяла у паренька пистолет и просунула в окошко кассирше свободной рукой. – А теперь не торопясь, медленно, лицом к стене и руки за голову, - легонько надавливая кольтом в висок, она направляла мальчика.
- Вот так, дедушка, - по привычке, на обратном пути она остановилась в сквере, присела на каменный постамент стеллы, подставила лицо рябой солнечной тени. Она не знала сама, почему носила с собой за спиной в кобуре тяжелый дедов кольт, который тот когда-то отдал ее отцу, и который надо бы уже передать ее сыну. С другой стороны, все Эппштайны на голову немного… того. – Он уже и не стреляет давно, сколько ни смазывай, а все еще наводит ужас. Вот так всегда с вами, легендами. Представляешь? Ее дед вообще с трудом всегда что-то представлял, даже будучи живым, фантазии у них с кольтом было одинаково. Но вряд ли это было важно. Фейге достала блокнот и карандаш.
Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
Непреодолимое постоянное желание горячего душа и спать
_*как, вот как перестать делать вид, что все хорошо, что ничего не было, что все всё понимают и ведут себя цивилизовано?! Т_Т ненавижу психологические паутины
Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
себеПодкалиберный снаряд разновидность бронебойного снаряда; предназначен для поражения танков (см. Снаряды артиллерийские). Впервые П. с. были разработаны в СССР (1938). Бронепробивающей частью П. с. является сердечник высокой прочности, диаметр которого примерно в 3 раза меньше калибра орудия (отсюда и название).
Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
Фейге в Италии
графомань ниочемная- Мария! Чтоб тебя накрыло перевернувшейся повозкой, Мария, куда ты потащила этого петуха? Святые угодники, посмотрите на эту женщину, Мария! Вернись, кому я говорю это, дочь волка и самки кита! Ты оставила корзину с яйцами, они протухнут на солнце, я испеку из них блины и заставлю твоего Аугусто их съесть все до единого! Молодая женщина, стройная, как кипарисовое деревце, останавливается, взмахивает рукой и возвращается, весело поднимаясь обратно по склону. Ее светлое платье овевает крепкое юное тело, черные волосы повязаны светлым платком. Синьора Рената вылезает из окна, в котом висела, высунувшись почти по пояс, с видом удовлетворенным и снисходительным: помогла глупой невестке, еще чуть-чуть научила уму-разуму. Глядишь, и выйдет из нее путная хозяйка. Мария с благодарностью и улыбкой в глазах приняла у свекрови тяжелую корзину яиц. Вместе с петухом эта ноша стала едва подъемной, но Мария не боялась тяжелой работы. Да и солнце еще не поднялось, едва-едва приоткрыло на востоке белый полог своего ложа, показав розовые простыни, ветерок дул нежно и прохладно меж кудрявой зелени холмов. С корзиной яиц в одной руке и корзиной с петухом на локте второй, Мария пошла, легко ступая, по извилистой дороге в соседний город, чтобы успеть к открытию рынка. Синьора Рената перекрестила ее спину. Хорошая невестка, смешливая, но работящая. Когда хозяйке дома придет время предстать перед Высшим Судьей, она с легким сердцем передаст Марии хозяйство. У подножия холма Мария встретилась с тоненькой туристкой, одетой по-американски небрежно. Девушки остановились, чтобы переброситься парой фраз, но туристка, судя по всему, не говорила по-итальянски (и зачем только приехала), а Мария, кроме языка своей матери и своего мужа, отродясь другой речи не слышала, разве что кудахтанье кур да блеяние коз. Так что, чтобы ответить, ей пришлось поставить обе корзины на землю и объясниться жестами, несколько раз указав на свой дом головой и руками. Вскоре, впрочем, девушки поняли друг друга и расстались, довольные. Туристка оценивающе посмотрела на беленый добротный дом на вершине холма и начала подниматься. Синьора Рената, снова занявшая свой пост у окна, насторожилась. И чего этой убогой надо? Молока купить? Она быстро посчитала, есть ли у них молоко на продажу, хоть бы и полбанки, и сколько лир можно запросить, чтобы не прогадать, но и не отпугнуть девчонку. Хлеба она уже достала из печи, и они как раз спели под чистым белым полотенцем, хлеба можно дать хоть полкраюхи. И сыру сверху кусок. Такой веточке должно до вечера хватить, значит, и потребовать можно будет.. хм.. Туристка помялась перед крыльцом ровно четверть шага, не более, заметила в окне синьору Ренату и подошла прямо к ней. - Доброе утро, синьора, - сказала она с акцентом. - Доброе утро, маленькая американская синьорина, - ответила синьора Рената, разглядывая девочку. Лет пятнадцать-семнадцать, может, на каникулы приехала? Джинсы-рубашка-рюкзачок, низкий хвост невесомых черных кудрей, руки в цветных нитяных браслетах, точеная загорелая шея и длинный еврейский нос на тонкой умной мордочке. Не повезло девочке с носом. - Синьора.. извините. Сеньор Франко… здесь.. жить? Извините, - улыбка беспомощная и подкупающая расцвела под ее злосчастным шнобелем, - плохо говорить итальянский. - Да уж вижу. Не мучайся, девочка. Ты ищешь сеньора Луиджи Франко? Растерянное выражение непонимания (как с козой разговаривать, честное слово) сменилось облегчением узнавания только при звуках имени сеньора. - Да. Синьор Луиджи Франко. - Так он с моими сыновьями еще до света ушел в поле. Она снова нахмурила брови, стараясь разобрать хоть пару слов. - У-ШЕЛ, - прокричала синьора Рената, как глухой, - В ПО-ЛЕ, - девочка отпрянула. Понимания на ее мордочке не прибавилось. - Я.. – она защелкала сильными грязными пальцами, будто припоминая слово, - wait.. wait… warten… тут? Сколько…, - девочка отчаялась. Но вдруг, что-то вспомнив, она подняла вверх палец, не успела синьора Рената ее пожалеть, скинула с одного плеча рюкзак, стала рыться в нем, приговаривая на варварском своем наречии. Синьора Рената вытянула шею. Ничего не выудив из своего рюкзачка, девочка полезла ладонями в передние и задние карманы джинсов, пока, наконец, не достала помятый конверт. - Синьор Франко, - улыбнулась она, как будто протягивала никак не меньше чем пропуск в рай. Синьора Рената взяла конверт: на нем и правда было написано «Синьору Луиджи Франко». Почтальон ее, что ли, попросил передать? Она недоверчиво осмотрела туристку, еще раз, с ног до головы. Улыбается. Прямо-таки светится, что твоя дева Мария в лампадках. - Ладно. Заходи, подождешь его тут. Но учти! Кормить мне тебя нечем! Девушка покачала головой, словно извиняясь, что ничегошеньки опять не поняла, И как только родители отпустили такую бестолочь одну. Синьора Рената пошла открывать дверь.
Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
cognomi italianiС XVI века в Италии складывается традиция именования детей по именам предков: первый сын получал имя деда по отцу первая дочь получала имя бабушки по отцу второй сын получал имя деда по матери вторая дочь получала имя бабушки по матери. Остальные дети получали имена своих родителей, или имена ближайших незамужних или умерших дядь и тёть. Из-за этого обычая одни и те же имена повторяются в итальянских семьях из поколения в поколение.
Большинство итальянских фамилий заканчивается на -i, из-за средневековой итальянской привычки к идентификации семей именем предков во множественном числе (у которых есть -i суффикс, обозначающий семью). Например, Filippo от семьи Ormanno (gli Ormanni) назвали бы “messer Filippo degli Ormanni” (”г. Филиппо семьи Ормано”). Далее фамилии никогда не упоминались в единственном числе, даже для одного человека. Filippo Ormanno поэтому был бы известен как Filippo Ormanni. Некоторые семьи, однако, решили сохранить притяжательную часть своих фамилий, например Lorenzo de’ Medici буквально подразумевает “Lorenzo Medici”. Следующие окончания фамилий характерны для определенных областей: Венеция: -asso,-ato и согласные (l, n, r): Bissacco, Marcato, Cavinato, Brombal, Benetton, Meneghin, Vazzoler Сицилия: -alaro и-isi: Favaloro, Puglisi Ломбардия: -ago/ghi и-ate/ati: Salmoiraghi, Bonati Фриули: -otti/utti и-t: Bortolotti, Pascutti, Codutti, Rigonat Тоскана: -ai и-aci/ecci/ucci: Bollai, Balducci Сардиния: -*-u и -as: Schirru, Marras Пьемонт: -ero, -audi, -asco,-zzi: Ferrero, Rambaudi, Comaco, Bonazzi Калабрия: -ace: Storace
ancore un po`Самые распространённые итальянские фамилии
Ниже приведён список из десяти наиболее часто встречающихся итальянских фамилий. Стоит отметить, что указан лишь один из возможных диалектических вариантов. Росси (Rossi). По-русски такое описание звучало бы как «рыжий», но могло означать также человека с выраженным красноватым оттенком кожи. В южных районах Италии существует вариант Russo. Бьянки (Bianchi). По аналогии с предыдущей фамилией, эта переводится как «белый» и обозначает светловолосого и/или светлокожего человека. Риччи (Ricci) – «кудрявый». Прозвища Ricci, Rizzi, Rizzo давались согражданам с вьющимися волосами. Марино (Marino). Фамилия произошла от латинского «marinus», т.е. «морской, из моря». Так называли людей, род деятельности или место жительства которых были связаны с морем. Кроме того, фамилию Марино часто получали пришельцы, приплывающие на кораблях. Моретти (Moretti). Слово еврейско-итальянского происхождения, обозначающее темнокожего или темноволосого человека. Чаще всего так описывали арабов, прибывших из северной Африки или острова Маврикий. Фамилии-синонимы: Морияди (Moriyadi) и Морритт (Morritt). Бруно (Bruno) или Бруни означает «коричневый». Как правило, так называли людей с коричневой кожей и/или волосами, а также тех, кто носил одежду коричневого цвета. Эспозито (Esposito) – «свободная» фамилия, дававшаяся брошенным детям. Произошла от латинского «exponere» – «выбрасывать, подкидывать». Коломбо (Colombo) – «голубь». Скорее всего, предок современного носителя этой фамилии держал голубятню. Феррари (Ferrari). Фамилия потомственных кузнецов, работавших с железом. Варианты фамилии: Ferraro и Ferari. Романо (Romano). Общая версия указывает на римское происхождение рода. Альтернативное описание связывает фамилию с цыганами.
Забавные фамилии
Многие итальянские фамилии сами по себе бывают довольно смешными, но иногда приобретают такое значение при миграции в другие страны. Некоторые фамилии становятся смешными в сочетании с профессией человека, его местом жительства или фамилией супруга.
Вот несколько фамилий, которые интересны по своему происхождению.
Фумагалли (Fumagalli) дословно переводится «дым петухи». Усыпление кур дымом было распространённым приёмом у воров в Ломбардии. Скварчалупи (Squarcialupi). «Squarciare» переводится как «сдирать шкуру», причём с особой жестокостью. «Lupi» – волки. Таким образом, предок носителя фамилии был очень жестоким охотником. Пелагатти (Pelagatti). «Pelare» – лишать волос, шерсти. «Gatti» – кошки. Можно только догадываться, зачем какому-то средневековому парню было заниматься столь нетривиальным делом. Пеларатти (Pelaratti). Значение то же, что и выше, но вместо кошек крысы. Финоккио (Finocchio). Перевод фамилии на первый взгляд прост и безобиден – «фенхель». Но этим же словом на сленге обозначают геев, что делает фамилия малопривлекательной для большинства итальянских мужчин. Инганнаморте (Ingannamorte). Может быть переведено как «обманувший/победивший смерть». Сальтаформаджо (Saltaformaggio) – «прыгающий сыр».
Рацио - это скучно. Настоящий ирландский герой первым делом побеждает логику
Дамы! Милые. строгие, суровые, очаровательные, неизменно прекрасные! Весна - это мы, и мы - это весна, и кто из нас больше праздник - еще неизвестно. С утром и праздником)))